Свидетель разломов, хроникер творения

Писать о критике, эссеисте, редакторе и даже иногда поэте Ольге Балла-Гертман — дело крайне неблагодарное. Ведь автоматически твой отзыв высветится на фоне работ самой Балла, хотя бы представленных в этих книгах, — и ты в роли сборной России по футболу, поражение с разгромным счетом тут неизбежно. Ведь есть у нас критики и более медийно востребованные, и, возможно, более энциклопедически образованные, и более продуктивные (есть ли? Только в этом году у Ольги вышло сразу несколько книг, видимо, сказалась пауза в виде ковидного локдауна, замедления внешних процессов и активизации внутренних), но — как написать так, как Балла? Влюбленно и внимательно всматриваясь в книгу, вскрывая, что ваш Шерлок, все ее ходы и мысли, тактично указывая на некоторые ее огрехи, но при этом видя даже ту глобальную интенцию автора, до реализации которой он, возможно, в этот раз и не очень дотянулся?

Незаменимых, как известно, у нас нет, но заменить Ольгу Балла действительно некем. Ведь кто, кто еще, как свидетельствует ее Фейсбук, каждую ночь штудирует ленту в поиске новых книг, отзывов о них и тащит к себе, «в совиное гнездо» (сова — как персональный тотем и символ ночного взаимодействия с миром, в тишине и внимательности)? Кто не вздрагивает нервно, как обычный штатный критик, от все сметающего напора авторов, желающих поделиться своими новыми творениями, а, наоборот, просит и радуется им? Кто, наконец, ходит на книжные ярмарки с чемоданом на колесиках, чтобы унести все желаемое, заранее любимое, тщательно прочитываемое, впоследствии рецензируемое?

К Ольге Балла как влитое подходит достоевское о всемирной отзывчивости. Подходит в нескольких планах. Не секрет, что литература наша разобщена, расколота на идеологические и эстетические направления, кланы почище картелей: те дружат против тех, эти утверждаются, громя всех, третьи читают только тех, кто читает их. Ольга Балла умудряется не участвовать в этой войнушке, не подливать бензина в костры амбиций, принимая, впитывая буквально литературное поле во всем его разнообразии. И отзывается — а кто опять же из наших активно пишущих критиков отзывается о таком широком спектре, как научные монографии и стихи, журналы и романы, специальные исследования и бестселлеры, сборники критиков и авангардные, пороговые вещи? Вспомнить еще одно расхожее выражение — если бы Ольги Балла не было, ее, право, стоило бы незамедлительно выдумать.

«Библионавтика», своего рода best hits из рецензий последних лет, тому яркое, яростное даже свидетельство. Захватить может уже список авторов. Явно крайне интересные, любимые Балла, «ее авторы» (о них по несколько текстов, что, кстати, не приедается — авторы соответствуют разнообразию критика, выдают весьма различные книги) — Ольга Седакова и Павел Зальцман, Дмитрий Бавильский и Михаил Эпштейн, Кирилл Кобрин и Елена Зейферт. Тут же такие редкие, не на слуху даже, имена, как Олег Базунов и Михаил Лаптев. Изысканные, штучные из штучнейших — Александр Гольдштейн и Ян Никитин. Классик Томас Венцлова и молодой и задиристый Сергей Жадан. Начинается книга с экспериментальных Сергея Соловьева и Андрея Таврова, заканчивается — лирикой Марии Степановой и письмами Владимира Бибихина.

«Книги — форточки, открываемые в духоте индивидуального существования», — пишет Ольга Балла во «Второй попытке предисловия» (оцените ту скромность, что залог познания). И видишь ее дом, открытый всем ветрам, всем гостям. Где создается, как на тайной кухне алхимика, новый дом не языка Хайдеггера, но нашей с вами такой разной литературы. С метафизикой чтения по Ольге Балла можно познакомиться в ее предисловии — тот случай, когда слишком красиво и глубоко для пересказа. «Чтение — конечно же, работа свободы, и, конечно же, свободы внутренней, по отношению к которой все остальные свободы глубоко вторичны». Свобода из свобод, стало быть, та, что вне цеховых игр и тенет.

Конечно, все эти тексты и смыслы в «Библионавтике» не скопом, не в кучу. Здесь есть рубрикация, которая занимательна, подчас даже загадочна сама по себе, — «Переизобретение взгляда», «Изготовление смысла», «Практическая метафизика», «Обитаемое время» и целый еще блок про травелоги, жанр витальный действительно, меняющийся и мигрирующий, которому тут посвящено если не мини-исследование, то благодатный материал для чьей-то будущей диссертации: бери не хочу.

Если о Балла писать на ее уровне сложно, невозможно, то — «звонок другу», не использовать ли ее собственный метод? Нет, метод — сложно, а вот ключики подобрать — можно попробовать. Например, вослед автору отметить, что «все эти детали, собранные с исследовательской дотошностью и совсем, конечно, неочевидные для русской культуры, и собираются, и появляются вовсе не для того, чтобы на них специально задерживалось внимание — самого ли автора, возможного ли его читателя» (из статьи о «Средней Азии в Средние века» П. Зальцмана). Возможно, потому, что автору «…гораздо привычнее высказываться в жанре, например, метафизического трактата» (о Владимире Друке), в который все это разнообразие, как на книжные полки, и укладывается. «Понятно, что Балдин отваживается на совершенно штучное, кажется, доселе небывалое интеллектуальное предприятие: он выстраивает гигантскую — объемом в целую книгу! — метафору, подчиняя весь вовлекаемый в повествование материал собственной метафорической логике».

В не процитированном нами предисловии был, кажется, один ключик к этой логике — там, где Ольга Балла говорила о чтении (библиофагии — копирайт на слово и тег, кстати, ее) как части метаболизма, «одной из полноценных и властных» областей приложения эроса и — внутренней напряженной работе. Второй ключик — не сокрыт ли там, где Балла несколько раз пишет о христианских и особенно иудейских, каббалистических корнях чтения, слове как сокрытой и мощной созидающей силе? Пражский рабби вложил в глиняного истукана записку с тайными письменами, и тот ожил — а Ольга Балла написала о книгах так живительно, что будто прочли мы их вместе. Бывает — редко — и такое!

Адам, например, как и сотворение мира, присутствует в отзыве на Друка, с его, пусть и зашифрованного, имени начинается самая первая статья книги — об «Адамовом мосте» С. Соловьева. Чуть дальше возникнет сад как портал, сад как «качество мира, особенная его устроенность, противоположная хаосу и бессмыслию» — и становится совсем уже ясно, что разговор тут о первозданном творении, Эдеме, первочеловеке, нарекании именами и наделении жизнью. А что, у метафизиков-талмудистов, как и у алхимиков, как известно, все намеки на поверхности, ключи выложены в «открытый доступ» — наберись мудрости и действуй! «Книга, одновременно сдержанная до закрытости и беззащитная в своей открытости. Ну как так можно? …Этим миром, точно так же, как и Городом, — “нельзя обладать”. Его точно так же нельзя “ни ухватить, ни поймать за что-то конечное. Это всегда поиск. Всегда возвращение. И всегда обещание”» (из отзыва на Екатерину Марголис — ведь мы же решили анализировать Балла при помощи и содействии Балла, не забыли?).

«Все эти видения учитывая, сращивая, Тавров создает на их основе собственный большой синтез». И Балла, конечно, тоже! «Из этого слова вырастает целый сквозной, многообъемлющий мотив: родства, взаимного соответствия, подобия и связи разных сторон и уровней бытия. Мы еще не раз встретимся с этим мотивом в разных его вариантах — себя друг в друге узнают малое и большое, частное и космическое (так, например, “зеленые огонечки в чате Фейсбука” вечером загораются, “как звезды на небе”, и важны и значительны не менее этих последних). Культурное, природное, надприродное образуют единый континуум без особенно жестких границ между его областями, по крайней мере — эти границы проницаемы. Этот мир протеичен, его формы текут, что угодно может стать чем угодно. Тут не только зерно способно стать ангелом, но даже человек — Богом с большой буквы».

Смысл авторских усилий, «кажется, — воспитание в себе и в сопричастных чувства единства, сквозной одухотворенности и осмысленности всей разлитой по миру, восходящей к одному питающему корню жизни. Чувство братства в бытии, в трагедии существования» (об Олеге Базунове). Потому, думается, Ольге Балла интересна поэзия именно «как путь к сущности вещей, способ работы с ней», посредник между человеком и иными творениями. «Касается то и отношений между поэзией и прозой. Весь текст можно увидеть как мост (Адама — человека-первоименователя, первопроходца нехоженых дорог мира), переброшенный через — искусственно, по существу, созданный — разрыв между поэзией и прозой. Это — попытка возвращения литературы, нет, вообще — слова к его первоначальному адамическому единству — с сохранением притом подробной памяти о прожитой европейским словом культурной сложности». Интересны автору «Библионавтики» и те высказывания, «что, разумеется, — о жизни и смерти. Точнее, о рубеже, который их разделяет — и соединяет».

Но, конечно же, не все так исключительно благостно. И, говоря о таких авторах, как Петер Надаш, Ласло Краснахоркаи и тем более Франц Кафка, Балла погружается в повествование о несвободе, обреченности и страхе мира. О тех разрывах и ускользаниях, которыми чреваты не только границы творения и неживого, но и простое, казалось бы, время — наша с вами повседневность. В которой нам приходится и существовать, и «работать в условиях больших культурных, а то и цивилизационных разломов — в ситуациях, когда смысловые и словесные матрицы, действовавшие до сих пор, распадаются сами собой» (из рецензии на книгу Александра Скидана).

Творческое свидетельство о разломах в данном случае — определенно прямой путь к их преодолению. Только вложить в них, как в голема, бумажку — и срастется, затянется.

Ольга Балла. Библионавтика. Выписки из бортового журнала библиофага. — М.: Совпадение, 2021. 416 с.

Понравился материал? Помоги сайту!